МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Колумнист «Сноба», главный редактор SNC, автор программы на «Дожде», радиоведущая... Это Ксения Собчак и разные грани журналистики. Все-таки что вам ближе: серьезная аналитика или глянец?
Это совсем разные вещи. Мне нравится и то и другое. Я очень люблю свою работу на «Дожде», люблю каждое свое интервью— готовлюсь к нему, получаю удовольствие. А глянец — это другой круг моих интересов. Просто люди не всегда понимают и принимают многогранность взглядов, интересов, деятельно-сти. Им кажется, что это несовместимые вещи. В связи с этим возникают иногда проблемы. Но я думаю как раз наоборот: я могу брать серьезные политические интервью, но у меня так-же есть отдушина — журнал SNC, там я говорю только о светских вещах, красоте, освещаю модные показы.
Как раз в связи с вашими политическими интервью: не возникает конфликтов с рекламодателями SNC?
Нет, не возникает, потому что они знают мой формат SNC — нет никакой политике! Рекламодатели видят каждый новый журнал и знают, что в этом смысле я их не подведу. Всему есть свое время и место: мне достаточно разговоров о политике на«Дожде», на «Снобе». Нельзя делать журнал про моду и красоту и одновременно про политику. Это странно, для этого достаточно других ресурсов. Социальные темы я с героями интервью SNC, безусловно, обсуждаю. Но это не про политику, а, скорее, на тему мира, в котором мы живем.
Вы себя чувствуете защищенной?
Я совсем себя не чувствую защищенной с точки зрения мира. Он очень страшный. Даже касаемо того, в какой валюте сегодня держать заработанные деньги. Вкладывать в недвижимость — еще опаснее. В золоте держать? Я реально боюсь: есть деньги, которые я заработала, заплатила налоги, горжусь тем, что на все заработала сама, а дальше что?
Свободу слова поменяли бы на гарантию безопасности?
Есть люди свободные, есть несвободные. Я человек с внутренним ощущением свободы. И ни разу не пожалела о том, что открыто что-то говорю. На самом деле у меня даже проблема выбора не стояла. Я вижу, замечаю что-то и не могу себя сдерживать, не могу контролировать. Не могу промолчать, когда вижу несправедливость, то, что мне кажется неправильным. Это внутренний позыв, я иногда даже пробую сдерживать себя, промолчать, но не получается.
С ТЕХ ПОР, КАК ОНИ ВМЕСТЕ, ВСЕ ТАК И НОРОВЯТ ИХ УЯЗВИТЬ: У НЕЕ ШТАМП В ПАСПОРТЕ «ДЛЯ ГАЛОЧКИ», А ОН ЖЕНИЛСЯ «НА ДЕНЬГАХ». ДА ЕЩЕ И ПОДКАБЛУЧНИК. И ВООБЩЕ, ЧТО МЕЖДУ НИМИ ОБЩЕГО? В ИНТЕРВЬЮ GL КСЕНИЯ СОБЧАК РАССКАЗЫВАЛА ПРО РАБОТУ, ГРАЖДАНСКУЮ ПОЗИЦИЮ И КАКИМ ОНА ВИДИТ БУДУЩЕЕ СТРАНЫ. С МАКСИМОМ ВИТОРГАНОМ ВСПОМИНАЛИ ПРОШЛОЕ, ДРУЗЕЙ, НЕМНОГО ПОСПЛЕТНИЧАЛИ ПРО СУПРУГУ. НО ПРИ ЭТОМ, КАК БЫ ВЫ НИ ЧИТАЛИ ИНТЕРВЬЮ — КАК ОДНО ЦЕЛОЕ ИЛИ ДВА РАЗНЫХ — ПРИ ЛЮБОМ СПОСОБЕ ПРОЧТЕНИЯ ОЧЕВИДНО: ЭТО ЛЮДИ СХОЖИХ ВЗГЛЯДОВ, МОРАЛИ, ЦЕННОСТЕЙ, БЕРЕЖНОГО ОТНОШЕНИЯ К ПОНЯТИЮ «СЕМЬЯ». ЭТО ТА ПАРА, ПРИ ЗНАКОМСТВЕ С КОТОРОЙ МУЖЧИНЫ ЗАВИДУЮТ ВИТОРГАНУ, А ДЕВУШКИ — СОБЧАК.
Максим, вы, как и ваша супруга, производите впечатление внутренне свободного человека...
Хорошо, что я произвожу такое впечатление...На самом деле я крайне страдаю от внутренней несвободы и, простите за тавтологию, из-за недостаточности своей самодостаточности. У меня есть не много знакомых людей, которым я в этом плане завидую.
Я даже не про глобальную независимость, а про то, что в юности вас называли «сын Виторгана», теперь «муж Собчак», при этом вы обособленно занимаетесь тем, что вам интересно, не доказываете ничего...
То, что я сын Виторгана, из своих 42 лет я осознаю последние лет 30 точно. Давно научился от этого абстрагироваться. Были времена, когда я переживал на эту тему, родителей не пускал в институт на просмотр своих работ, чтобы не дай бог кто-то что-то не подумал, что-то не решил... Понимаете, очень многое из того, что о тебе говорят люди, является фактом не твоей биографии, а их биографии. То, что я муж Ксении Собчак – это их знание обо мне. Есть люди, которые воспринимают меня как отца – это мои дети. И это факт их биографии. Есть те, кто воспринимает меня как сына –это мой папа. Это факт его биографии. Есть и те, кто воспринимает меня как актера. Это те, кто пришел на мои спектакли…
Вы и Ксения Собчак – одна из самых стильных пар. Вы легко соглашаетесь, если ваша супруга предлагает вам какую-то определенную стрижку, костюм...?
Вы знаете, я не особо с этим сталкивался, Ксюша не стрижет меня и не переодевает. Может быть, она делает это незаметно для меня... Я, в принципе, всегда легко уступаю женщинам, потому что я не вижу в женщине соперника себе, конкурента... Я не борюсь с женщинами. Если ей будет лучше оттого, что я надену вот эту рубашку – я уступлю, пожалуйста. Не собираюсь женщине доказывать, кто тут главный, стучать по столу. Потому что все равно – главный я. В важных для меня вещах я никогда не сойду с пути, а бодаться ради «я сказал» – не желаю совсем.
У вас много друзей?
Нет, не очень. Я вообще в этом смысле прямая противоположность жене. Она общается со всеми широко и безостановочно, а я только «со своими». И в этом смысле я человек «отделенный».
Но при этом вам часто приходится сопровождать супругу на мероприятия. Должно быть, некомфортно с вашей «отделенностью»?
В этом смысле у нас возникает иногда конфликт интересов, потому что она тянет меня все время куда-то, а я отстаиваю свою территорию и не хожу. Но, надо сказать, круг ее друзей – именно действительно близких людей – это в основном прекрасные люди.
Общению с друзьями ваша в некотором роде оппозиционность взглядов не мешает? Нет обиды, что они солидарны с вами, но открыто свои взгляды не высказывают, чем отчасти защищают свое благополучие?
Раньше мешало, сейчас — нет. Мои друзья – здравомыслящие люди, я не знаю среди них тех, кто бы полностью защищал то, что происходит вокруг. По крайней мере дома, на кухне они высказывают позицию, близкую мне. Но что касается открытости...Люди разные, каждый человек имеет право выбирать свою линию поведения. Я право каждого уважаю так же, как и
они уважают мое право высказывать то, что я думаю.
Что послужило импульсом тому, что вы вдруг после развлекательных телешоу обратились к серьезной журналистике и вообще к открытой демонстрации своей гражданской позиции?
И до событий на Болотной я очень много высказывалась, но этого никто не замечал. У нас всегда так бывает. Вдруг все начали меня спрашивать: как со мной произошла такая перемена, смена фазы буквально за один день. Я отвечаю: ≪Ребят, никакой перемены не было≫. Я до митингов 6 лет работала в журнале GQ. На тот момент это был самый политизированный, самый оппозиционный журнал в стране под руководством Коли Ускова, с которым я сейчас работаю в ≪Снобе≫. И из GQ ему пришлось уйти ровно потому, что эта оппозиционность стала недопустима в издательском доме Conde Nast. Тогда за пару лет до Болотной мы делали интервью с Саакашвили, с Кадыровым, Березовским, где я открыто высказывала свою точку зрения по разным фактам. Просто не было глобального события, в котором я могла бы озвучить свою позицию перед огромной аудиторией, а не только перед читателями GQ. Да я и не собиралась этого делать. Даже на Болотную попала потому, что на общественном голосовании люди выбрали меня, хотели услышать мое мнение. Пришла на первый митинг, журналисты меня увидели, показали по всем каналам. Но все мои друзья – они знали мои взгляды, совсем не удивились. Для них перемен не было.
Ксения, на ваш взгляд, история развивается благодаря личностям или все-таки общим коллективным процессам?
История циклична, рано или поздно волнения неизбежны, тут вопрос какого-то фактора. В Сараево происходит убийство, а дальше начинается Первая мировая война. Хотя, казалось бы, при чем тут Фердинанд и противостояние крупнейших держав? Я вообще уверена, что история развивается по некоему объективному сценарию. Я, хотя и ценю личностный фактор, являюсь сторонником концепции общих тенденций, я верю в общие процессы. Россия, если говорить глобально, развивается по определенному вектору. Я считаю, что сейчас мы перешли в ту фазу, когда у коллапса, который рано или поздно случится, будут крайне негативные последствия. Я не знаю, что послужит импульсом, но уверена абсолютно точно: эти перемены случатся еще при нашей жизни. Вопрос только в том, произойдет это через 10 лет или 20, а может, через неделю, когда вдруг упадут цены на нефть или что-то взорвется не дай бог. Событие, которое станет толчком к волнениям, предсказать невозможно. Но и относительно Болотной никто не предполагал, что может так произойти.
За последнюю пару лет вы сделали несколько по-настоящему эксклюзивных интервью, в том числе с Ходорковским, Лукашенко, братьями Кличко, Pussy Riot... Вопрос даже не в том, как вам это удалось, а какое из них было лично для вас наиболее интересным?
Их много. Я думаю, что с точки зрения профессии одно из самых интересных — это первое после освобождения интервью Михаила Ходорковского программе ≪Собчак живьем≫. Конечно, интервью с Александром Лукашенко. С точки зрения того, что любимо лично мной, — интервью с художником-мультипликатором Юрием Норштейном. И с Борисом Акуниным — с ним было очень интересно пообщаться.
Все же, наверное, самое большое количество читательских откликов собрала ваша переписка с Никитой Сергеевичем Михалковым...
Было очень приятно. Мне позвонили много незнакомых людей, уважаемых мною деятелей культуры. Столько приятных комплиментов я давно не слышала. Но, честно говоря, была немного расстроена. Позвонила даже Коле Ускову пожаловаться: почему так происходит? Делаешь какой-нибудь репортаж, едешь в Крым, неделю пишешь текст в 20 страниц, выбираешь фотографии, героев... С точки зрения техники любой репортаж, который мы делаем с Антоном Красовским, — трудоемкая работа, которая занимает пару недель точно. С текстом — так и вовсе недели три. А письмо Михалкову — это три часа моего времени. С парой правок после прочтения. Сверила факты в интернете, записала ролик. И при этом получаешь какое-то рекордное количество просмотров — за неделю прочитали письмо более двух миллионов человек.
Максим, для большинства тех, кто знает вас как актера, знакомство с вами состоялось на спектакле «День радио», который до сих пор идет. Актуальность свою он еще не потерял?
«День радио», к сожалению, уже 12-13 лет идет с неизменными аншлагами. К сожалению — потому что он нам надоел страшно, мы бы с удовольствием сняли его из репертуара, но так как театр существует без всяких государственных дотаций, то он вынужден считаться с кассой. «День радио» дает стабильно кассу, зал забит. Какие-то вещи остались актуальными, появилось что-то новое. Потому что ребята из «Квартета И» что бы они ни писали – они пишут о той жизни, которой они живут, исходя из своего опыта, того, что происходит вокруг. Они вряд ли когда-нибудь превратятся в какого-нибудь устаревшего Фонвизина.
Вы выступали соучастником многих проектов, формат которых был совершенно новым в России. Это и спектакль «День радио», и новогоднее телешоу «Неголубой огонек» – это рок-н-ролл, драйв, смелость... Нет ностальгии по тем временам?
Да, но возможно, просто оттого, что я старею. Все мы были моложе, деревья больше, девушки красивее, а море по колено. Я сейчас вспоминаю, как мы с Михаилом Козыревым делали «Неголубой огонек»: поднимали трубку, звонили Кобзону, Кикабидзе, Вертинской, Чуриковой, Земфире — для нас не было преград. Но не могу сказать, что те времена были лучше. Да, они сейчас хуже, но не потому, что тогда они были лучше. Это зависит не от нас. Так изменилась атмосфера жизни в нашей стране. Но мэйн-стримом мы себя никогда не чувствовали. Всегда существовали сами по себе. И если то, что мы делали, находило отклик в людях – это было прекрасно. Это очень приятно, но ради людей мы не могли делать по - другому, потому что в первую очередь все спектакли, проекты мы делали для себя.
Теперь придется конкурировать с собственными идеями. Нет в планах возродить «Неголубой огонек», например?
Мы думали реанимировать «Неголубой огонек», сделать новый выпуск, но сейчас сложнее придумывать в этом жанре что-то новое, настолько затаскан сам способ, когда кто-то с кем-то поет, соединяется несоединимое, новое прочтение старых песен... Мы упираемся в свои же старые идеи. В 2004 году программа «Неголубой огонек» с точки зрения картинки, наполнения была для нашего телевидения ноу-хау. После этого нас страшно ругали профессиональные люди. Может, во многом они были правы, но только прошло практически 10 лет, а мы видим тот же принцип создания номеров, люди пытаются повторить. Например, в программе «Первая ночь с Олегом Меньшиковым» в номере с Дианой Арбениной мы использовали контрастный, но при этом статичный свет. Сейчас он в каждой второй программе. На съемках песни «В темноте» группы «Ногу свело», которую они в программе исполняли с Маратом Башаровым, мы вообще вырубили весь свет. Башаров и Покровский бешено светили друг другу фонариками в лицо. Руководитель тогдашнего НТВ говорил, что это брак и он не может выпустить это в эфир. Приходилось убеждать, уговаривать. И многим этим пользуются на телевидении и сейчас. Хочется придумать что-то новое. И, кажется, это новое мы уже нащупали.
И мы скоро это увидим?
Ну-у-у-у, кто нас сейчас возьмет и на какое телевидение? На телевидении сейчас все хорошо, стабильно – «улыбаемся и машем». Хоть мы делали и не публицистические программы, мы
пытались поднимать какие-то актуальные темы косвенно. А сейчас – посмотрим, придумаем что-то другое, сделаем не на телевидении, а еще где-то.
В кино хотели бы сыграть не комедийного персонажа, а большую серьезную роль?
В кино? В театре у меня выбор репертуара значительно интереснее. В кино поднадоели всевозможные комедии. Но все меня знают в основном по комедиям. Мне очень нравится роль в фильме «Отдать концы» Таисии Игуменцевой, но его видело маленькое количество людей. В театре так же. Мои самые любимые работы – в спектаклях, которые шли на новой сцене МХАТа, где человек сто зрителей. Но эти роли любил больше всего. С другой стороны, что кино? Там артист не первый человек. Это работа режиссера, сценариста, монтажера. Театр пластичнее. Например, в спектакле «Возвращение домой» после заключительного действия мы остаемся в зале, у нас происходит беседа со зрителем. Эти разговоры, что приятно, не просто комплиментарные или из разряда: «О-о-о, живой артист сидит. А можно вас потрогать?» – нет, они содержательные. Есть о чем поговорить, о чем поспорить. Обычно мы выходим за рамки темы спектакля. Я и Максим Суханов — мы редко говорим сами, обычно слушаем, что говорят люди. Этот спектакль – как это всегда обычно говорят – о жизни, спектакль о нас … Так вот, это спектакль о той модели жизни, которую мы сами себе очертили, и теперь не можем вырваться за ее границы. И становится смешно. Смешно от ужаса.
Читайте также:
Все права защищены - разрешение редакции на перепечатку материалов и ссылка на журнал GL обязательны.
